С точки зрения нейробиологии существуют два главных пути перепрограммирования нейросетей мозга. Не случайно, что и в индуистской, буддистской традиции выделяется два типа медитативных практик. Хотя они уже неоднократно упоминались, теперь пришло время основательнее разобраться в их природе и механизме работы, опираясь на научные данные.
Всякая нервная система пластична, и под воздействием событий во внешней и внутренней среде она трансформируется, чтобы тем самым приспособиться к меняющемуся и никогда до конца непостижимому миру. В ней непрерывно перестраиваются маршруты распространения электрохимических сигналов, которые бегают туда-сюда по многомерной «магистрали» нейросетей. Какие-то магистрали уже многократно доказали свою полезность – они закрепляются и усиливаются. Другие же, напротив, не оправдывают собственного содержания и приводят человека к ошибкам – они постепенно ослабевают и отмирают.
В чем различие между первыми и вторыми? У модулей нервной системы имеется только один вариант: они обучают друг друга в процессе чего-то среднего между всеобщим демократическим голосованием и ожесточенной войной всех против всех. Если какое-то поведение и ракурс восприятия реализуют программу до логического конца и само течение опыта вознаграждает их успехом, это повышает их статус в психической иерархии. Они становятся сильнее, то есть чаще предпочитаются в ситуациях неопределённости, когда открывается выбор между альтернативными вариантами. Мы совершаем действие и, если желаемое было достигнуто, запоминаем, что поступили правильно. С другой стороны, когда программа поведения резко приостанавливается в процессе её реализации или же по итогам происходит что-то нежелательное, её статус понижается. От каждого такого поражения и приостановки создающая её нейросеть начинает ослабевать, что происходит с разной скоростью в зависимости от её показателей пластичности. Периодическая остановка программы или её неудачное окончание сообщают психике о её нежелательности, неэффективности, опасности. Эти фундаментальные принципы нейробиологии обучения работают и в мозге людей, и в простейшей нервной системе улитки с учётом специфики последней. Как говорили средневековые алхимики и мистики, «что вверху, то и внизу». Примерно так обучаются даже одноклеточные организмы, которые лишены нервной системы, но при этом обладают нервной деятельностью (и самый известный экземпляр здесь, конечно, это слизевик physarum polycephalum). Программа, которая реализуется полностью и получает поощрение в виде сигналов о том, что некая значимая потребность была удовлетворена, укрепляется. Программа, которая резко приостанавливается или получает электрохимический сигнал, потому что некая значимая потребность была по итогам её выполнения фрустрирована, теряет свои позиции. Данная совершенная система работает достаточно эффективно, но не вполне, потому что структуры нашей психики представляют собой своего рода мини-субъекты, мини-личности. Они не хотят умирать, даже если тянут всё судно за собой на дно. Они близоруки и эгоистичны – в той мере, в которой это можно утверждать применительно к нейросетям. Жизнь человека может зависеть от важного решения, которое необходимо принять прямо сейчас, но он не в силах это сделать, поскольку внутри нечто сопротивляется. Или он хочет положить конец бессмысленным страданиям и самобичеванию, но не может – разрушительные тенденции психики вновь втягивают его в «бесовской» хоровод и кружат в нём час за часом, день за днём. Именно поэтому нельзя пускать формирование своей личности на самотёк и отдавать её в ведение бессознательных процессов с их погрешностью. Мы не одноклеточные, не улитки и даже не шимпанзе. Сложность задач требует самых совершенных инструментов, которые имеются в распоряжении мозга – и один из них есть сознательная приостановка программ, их целенаправленный критический отбор. Разные потребности, эмоциональные реакции и возможные действия бьются за то, чтобы встать у руля управления поведением, и эти сжатые пальцы нужно уметь при необходимости разгибать. Активной инстанцией, выступающей здесь на стороне наших высших интересов, является дорсолатеральная префронтальная кора. Как показывают исследования МРТ, эта небольшая парная структура (в самом верху лба, по левую и правую его стороны) или приостанавливает, или одобряет программы с позиций разума. Её специфическим отличием от других познавательных и поведенческих систем является то, что она способна анализировать информацию в самом широком контексте причин и следствий, в наиболее долгосрочной перспективе. Это не одна из конкурирующих потребностей и моделей поведения, а наша наиболее непредвзятая способность к ясному видению, которая пытается играть роль верховного арбитра. Её задача – выстраивать иерархию между различными ценностями и целями, стратегиями поведения и решениями навести там порядок с учётом нашей долговременной пользы – в той мере, в какой мы способны распознать последнюю. Она, фигурально выражаясь, вообще не находится на чьей-либо стороне и не «хочет» ничего – ни есть, ни спать, ни бежать, ни стоять, ни трудиться и не лениться, ни ссориться, ни примиряться. Это главнокомандующий, который пытается определить очередность удовлетворения потребностей и исключить лишние. Он стремится отыскать правильный баланс, отыскать такие схемы и решения, которые примут в расчёт перспективы нашего выживания и развития не только в данный миг, но и завтра, и через год, и через десять лет. Увы, дорсолатеральной префронтальной коре это удаётся не особенно хорошо и часто, поскольку она мала, а противник коварен и силён. При всей своей сравнительной беспристрастности она постоянно оказывается захвачена и подмята участниками состязания. В таких ситуациях мы можем с кристальной ясностью понимать, что следует прекратить испытывать пустую и разрушительную эмоцию, положить конец пагубной зависимости, но не в силах это сделать. Мы осознаем, что нам следует перестать как-то себя вести или, напротив, начать – но вновь оказываемся беспомощны и двигаемся по инерции. Автоматические реакции вцепились в поведенческие центры, и ничто не может взять над ними верх. Не реже наш верховный главнокомандующий оказывается обманут, и мы слепо идём в вырытую для себя яму. Медитативные практики очищения, первый разбираемый нами вид, нацелены как раз на то, чтобы напитать нашу дорсолатеральную префронтальную кору соками, а её нервные мышцы наполнились энергией. Мы учимся нереагированию, учимся бить по вцепившимся пальцам реакций и фабрикаций и противостоять их обману, но прежде всего – не следовать туда, куда нас тянут. Тогда разум начинает всё лучше выполнять свою сущностную функцию – высшего арбитра, отбраковывающего вредоносное и дающее дорогу благому. Далее мы ещё убедимся, что это не просто художественные аналогии, и ознакомимся с исследованиями функционирования мозга людей с большим опытом медитации. Несколько забегая вперёд, нейросканирование фМРТ убедительно показывает интересующие нас изменения. У серьёзно практикующих медитацию наблюдается существенный рост нервной ткани в дорсолатеральной префронтальной коре, как и повышение способности нашего главнокомандующего к контролю над поведенческими программами. Но сначала в общих чертах разберём ключевые инструменты в нашем арсенале, которые и позволяют наращивать психическую «мускулатуру».
Как каждый знает из личного опыта, наиболее грубые и многочисленные реакции цепляния возникают при работе стандартного режима мозга. Он показывает себе бесконечный остросюжетный фильм и увлечённо моделирует варианты настоящего, прошлого и будущего. До тех пор, пока мы смотрим на киноэкран ума «Б», освобождение от любой его конкретной проекции затруднено и мало что даёт. Чьи-то жадные пальцы на миг разжимаются, взор расчищается – и вот действо уже продолжается вновь, ум захвачен новой сценой, и этому нет конца. Первым шагом будет попробовать стряхнуть с себя наваждение, оторвать глаза от фильма и начать исследовать сам кинотеатр, в котором мы находимся. Это означает переместить фокус внимания из симуляций обезьяньего ума «Б» в пространство ума «А» – то есть в базовый слой ощущений и восприятий в настоящем мгновении. Там, на экране громыхают сражения, угрозы сменяются возможностями, герои поражают чудищ и гибнут в их когтистых лапах – шум, гвалт, хаос, смятение. В стандартном режиме ума «Б» слишком много фабрикаций, которые порождают новые реакции, которые порождают новые фабрикации, которые порождают новые реакции – и так далее в бесконечном порочном круге. Но мы должны понять, что наблюдаемый нами фильм есть не реальность сама по себе, а лишь определённый её слой, и переместиться из него в кинотеатр, стать независимыми наблюдателями намного более широкого поля действительности. Экран от того, разумеется, не погаснет, но понимание, что мы не есть фильм и не находимся в фильме, что он не представляет собой всё и не безальтернативен, дарует нам силу. Шум постепенно смолкает, краски на экране блекнут, действия замедляются. Мы счищаем с себя слои будущего и прошлого, возможного и гипотетического и перенаправляем внимание на вечное Сейчас. Звуки, цвета и формы, ощущения тела и запахи, ощущения пространства от вестибулярного аппарата и от своего присутствия в нём – по капельке мы переносимся в измерение ума «А». Будда называл проявляющееся так состояние осознанностью – сати. Осознанность есть широта охвата и объем опыта в режиме настоящего времени, когда мы замечаем и понимаем, что именно сейчас происходит и почему. В состоянии повышенной осознанности узкий фокус внимания персонажа сфабрикованного фильма меняется на широкий ракурс обзора находящегося в кинотеатре гостя.
Как только мы хотя бы краем глаза высвободились из художественной киновселенной и огляделись вокруг, нас начинает засасывать назад. Яркие сцены и крики притягивают внимание, реакции вцепляются мёртвой хваткой, и мы вновь и вновь забываемся, растворяясь в происходящем на экране. Именно в этой ситуации необходимо извлечь из арсенала второй ключевой инструмент – навык нереагирования и остановки «цепляния». Стоит нам на секунду оказаться в кинотеатре и ощутить, как из простора ума «А» нас тянет назад в симуляции ума «Б», мы должны приложить специфическое небольшое усилие, для того чтобы разжать хватку. Это ни в коей мере не борьба в привычном понимании слова, потому что подразумеваемое усилие парадоксальным образом переживается как расслабление. Задача здесь не агрессивно подавить реакцию, ибо это только породит новые и тем самым подкинет дров в пламя. Ум «Б» разгорячится и получит новый заряд энергии. Нет, мы просто отказываемся участвовать и не идём туда, куда нас тянут руки. Прилагается маленькое и точечное усилие, необходимое чтобы не шевельнуться и не двинуться в ту сторону, куда нас влекут. Реакция, которая осуществила цепляние, но за которую мы не цепляемся в ответ, затухает и проваливается в небытие. Иначе и быть не может, поскольку вся её энергия заимствованная. С нейробиологической точки зрения, это просто электрохимическая команда поведенческим центрам мозга, так сказать, депеша с приказом. У листа бумаги нет никакой власти – он будет иметь власть, только если мы решим выполнить содержащиеся там инструкции. Точно так же и возникающие в нашей психике автоматические реакции есть просто команды, которые обретут реализацию, если мы столь же автоматически и бездумно начнем их выполнять. Медитации очищения есть практика осознанного, то есть внимательного неповиновения и нереагирования. В традиции кашмирского шиваизма, буддизма их принято обозначать термином самадхи («собранность», «концентрация»), и сюда относят и классическую концентрацию на дыхании анапанасати, и медитацию свободного присутствия с её вариациями, и даже восемь джан. У них действительно есть ключевой общий знаменатель, но к смыслу слова «самадхи», к концентрации или же радостному покою, он не имеет никакого отношения.
Их объединяет совсем другое: методичная остановка реакций, так что чем глубже эти медитативные состояния, тем больше сознание очищается. На самых глубоких ступенях «медитаций очищения» исчезают даже те реакции и фабрикации, что создают ощущения тела, исчезает пространство, сознание и восприятие. Они ведь тоже есть продукт цепляния, продукт растянутой во времени активации определённых нейросетей, подвластных умелому контролю.
В них с ума счищается настолько много, даже до чрезмерности много, что по итогам остаётся буквально ничто – пока не пропадает и оно. Термин «самадхи» для обозначения всех этих техник довольно неудачный, поскольку в нём на передний план выходит несущественное и необязательное, а самое главное даже не упоминается. Это порождает проблемы, так как мешает понять состояние, необходимое для эффективной практики.
Ни целью, ни ключевым методом медитаций очищения, не является концентрация, радость, покой и всё, что обычно идёт в ассоциативной нагрузке.
В самадхи важно только одно – то, что происходит «счищение» слоёв реакций и фабрикаций, и чем это состояние глубже, тем больше оказывается изъято из ума. Покой, радость, освобождение есть лишь возможные и самые начальные следствия этого наряду со многими другими, а концентрация – это лишь малая часть метода, совершенно неспецифичная для самадхи. Самадхи, в сущности, есть школа остановки реакций, школа той самой невозмутимости (упекха) - наивысшее качество.
«Медитирующий понимает: “Во мне возникло это приятное, неприятное или нейтральное переживание. Оно состоит из частей, грубо по своей природе и обусловлено. Но что действительно существует, что есть наивысшее, так это невозмутимость”. Когда в нём возникает приятное переживание, или же неприятное, или нейтральное, оно уходит, но невозмутимость остаётся».
Медитации очищения учат нас самому главному для хода повседневной жизни – великому искусству отпускать, не реагировать, не инвестировать себя в то, что истощает наши ресурсы.
Мы отстраняемся от вредоносных программ, тем самым подрывая мощь, созданных ими иллюзий, и приобретаем опыт, что мы – намного больше, чем наши проблемы, эмоции, мысли. Мы узнаём также, что мы намного больше, чем фильм обезьяньего ума «Б» и не только не должны содрогаться при каждой жестокой сцене на экране, но и вообще имеем право взять пульт и это шоу выключить. Они учат, что тот, кто наблюдает за страданием, сам не страдает, и учат, как положить этому конец. Учат, что страдание пустотно и возникает, только когда мы цепляемся и выполняем инструкции некоей автоматической реакции из бессознательного. Медитации очищения дают человеку возможность трансценденции, позволяют выйти за узкие границы того, что он считает собой. Однако существует и ещё один способ редактирования психических программ, кроме сознательной остановки реакций, также основанный на устройстве любой нервной системы.
Человек похож на ребёнка, который сидит в тёмной комнате и играет с фонарём, движениями собственных рук создавая на стене замысловатый театр теней. Перед его глазами возникают кровожадные монстры и прекрасные принцессы, мрачные подземелья и светлые замковые залы, верные друзья и вероломные враги, тихие лесные тропы и бурлящие реки лавы. Это зрелище так завораживает и поглощает его, что ребёнок попеременно впадает то в полное ужаса оцепенение, то в тревожную суету, то в мучительное и жадное вожделение, то в экзальтированное ликование. Он весь не свой, и мы видим, что от этой игры ему столь же тяжело оторваться, как и нам сложно назвать её приятным или полезным времяпрепровождением. Из любви и сострадания мы обучим злополучное дитя медитативным техникам очищения. Со временем оно овладеет навыком управления собственными реакциями, научится прерывать их цепляние силой разума и лишать тем самым контроля над психической жизнью. Чудовища перестанут вызывать тот объём страха, что порождали раньше. Принцессы более не будут искушать и манить до сердечной боли. Игра, таким образом, станет намного приятнее. Однако зададимся закономерным вопросом: неужели нет более эффективного и даже очевидного способа добиться этого результата? Ведь вместо того, чтобы учить, как отстраняться от картин на стене…не нужно их проецировать.
В традиции дзэн есть красивая притча-загадка, рассказывающая о переменах, происходящих в человеке на разных этапах практики. До того, как мы встали на путь, гласит она, горы для нас – это просто горы, а реки – это просто реки. Затем, когда мы прикоснулись к сущности вещей, горы для нас больше не являются горами, а реки не являются более реками. Наконец, когда мы достигаем освобождения, мы вновь видим горы как горы, а реки как реки. С тех пор как Дайсэцу Судзуки перевёл это иносказание на западные языки, многих оно или ставило в тупик, или же просто понималось в том духе, что духовная работа всегда возвращается в ту точку, где она и началась, к непосредственной очевидности вещей по ту сторону всяких умствований. С точки зрения практик кашмирского шиваизма, буддизма, однако, это в корне ложное понимание, потому что конец здесь совсем не равен началу, а новообретённая очевидность принципиально отличается от той, к которой привыкло обыденное сознание. По умолчанию, в своём стандартном режиме человеческий мозг воспринимает горы именно как горы, то есть объекты, существующие реально и независимо от ума, явления с внутренне присущими им свойствами. Так же он воспринимает проблемы, желания, страхи и все те оценки, которые мы даём ситуациям собственной жизни, людям вокруг и предметам своего вожделения. Хорошее кажется нам действительно хорошим, плохое – по-настоящему плохим, желанное – подлинно желанным, опасное – объективно опасным, наше «Я» представляется цельным и активным центром опыта, а река… рекой. Затем, внимательно исследовав собственное сознание и предметы, предстающие в его поле, мы познаём их пустотность и взаимообусловленность с нашим умом. Нет и не может быть никакой реки самой по себе, поскольку «река» есть слово из человеческой головы, интерпретация, которая мгновенно насаживается на набор ощущений. Вокруг нас нет никаких рек и гор, есть ощущения, но реками и горами их делает исключительно ум, причём в каждой конкретной ситуации он творит их по-разному. Когда мы видим реку и думаем, что это река, за базовым восприятием тянется длинный ассоциативный шлейф из опытов нашей жизни. Он присоединяется к базовому восприятию реки и тотчас «бесшовно» сращивается с ним. В водах её играет и искрится солнце, она имеет определённую форму и размеры, и обыденному сознанию это кажется простым и объективным, но это не так. Мы видим размеры, формы и цвета именно так, а не иначе лишь потому, что у нас есть глаза именно с таким устройством, а не иным и наша биология позволяет воспринимать именно эту крошечную часть электромагнитного спектра. Нет никаких «размеров», «форм» и «цветов» самих по себе. Это коллекция из слов человеческого языка и способов трактовки. К чему бы мы ни прикоснулись, оно оказывается пустотно, то есть не является собой само по себе, независимо от нашего ума и других явлений в поле сознания, влияющих на него. Река не есть река по своей внутренней природе, красный цвет не есть красный цвет в смысле внутренне присущего ему свойства, всё это ярлычки, навешиваемые на мир, а не он сам. Но на что именно они вешаются? Есть ли объективный каркас, который интерпретируется затем умом? Поразительное прозрение заключается в том, что его невозможно обнаружить. Сколько бы мы ни пытались найти что-то, обладающее независимым существованием, пусть это будет даже самое крошечное и незначительное свойство, в руках остаётся только пустота. Таково великое прозрение в шуньяту, самая фундаментальная и глубокая истина Кашмирского шиваизма, буддизма, называемая также окончательной. Поняв это и с помощью умственного эксперимента, и с точки зрения наук о мозге, убедительно доказавших сфабрикованность всех компонентов опыта, мы оказываемся не в своей тарелке, как рыба, выброшенная из воды. Мы в шоке и ужасе или же в восторге и благоговении от великой природы вещей, сокрытой от обыденного ума, от непрестанной игры теней, которые ничем и никем не отбрасываются, кроме как друг другом. Это кажется нам невозможным, причудливым, невероятным. Постепенно, однако, у нас формируется новый способ видения. Непосредственная очевидность и видимость вещей объединяются тогда с прозрением в их пустотность, взаимообусловленность, сфабрикованность. Это видение становится новой нормой, новым стандартом, чем-то совершенно и единственно естественным: реки вновь – это просто реки, а горы – это просто горы. Но они уже совсем не те, что были раньше, и никогда таковыми уже не будут. Всё обретает святость, божественность, легкость великой игры. Они приходят на смену тяжелой и озабоченной серьёзности, с которой обыденный ум относится к себе и тому, что вокруг, веря в его независимое существование. Такой ракурс восприятия дарит нам свободу и умножает силы, уже хотя бы потому, что мы осознаём свою власть над вещами через создающую их все интерпретацию и оценку. Мы видим, что страдание и слабость внутри и вокруг существуют не сами по себе, а создаются человеческим умом, обыкновенно – нашим невежеством и когнитивными искажениями. Гложущие нас проблемы и тревоги предстают как бессознательно принятые решения, коренящиеся в заблуждении. Это решения, которые можно не принимать, способы видения, которые требуется очистить и скорректировать. Мир становится пластичным, динамичным, нашим партнером в танце света и теней, вместо того чтобы быть мёртвой и безразличной к нам громадой, на которую мы бессильны повлиять. Живое понимание пустотности дарит простор и радость, позволяя нам отпустить всё и ничего при этом не потерять. В сущности, это и есть просветление – новый и постоянный режим функционирования мозга, когда он меняется раз и навсегда. Сегодня нейробиология способна надёжно обосновать реальность таких перемен строгими научными методами. Мы можем указать на конкретные, несомненные и разительные трансформации как в структуре мозговой активности опытных медитаторов, так и у рядовых практикующих. Это необходимо для того, чтобы придать техникам работы с сознанием, которые мы подробно разберём дальше, ещё больший вес, чем одна только практическая эффективность и умозрительные способы её обоснования. Уже несколько десятилетий медитация не принадлежит к сфере одной только философии и ещё решительнее выведена из соседства с волшебными сказками и мистическими небылицами, которыми любит развлекать себя ум «Б под видом духовности. Дабы поставить её практику на ещё более твёрдую и доказательную почву, первым делом потребуется провести небольшой экскурс в работу мозга. Новое качество проживания опыта: зарницы нейробиологии просветления Человеческий мозг представляет собой большой электрохимический компьютер, который состоит из порядка ста миллиардов других микрокомпьютеров – нейронов, а также глиальных клеток, обслуживающих их неустанную работу. Для того, чтобы эти бессчетные вычислительные машины могли объединяться в размашистые сети, чтобы они могли общаться между собой, принимая информацию, обрабатывая её и отсылая дальше, им требуется очень быстрый способ передачи сигнала. Пока что и нам, и всему царству жизни известен лишь один такой способ – электричество. Изменяя соотношение положительно и отрицательно заряженных частиц внутри своего тела, нейроны производят электроэнергию. Они рождают электромагнитные импульсы, и те, добежав до конца их отростков (аксонов), провоцируют автоматический выпуск специальных сигнальных веществ – нейромедиаторов. Нейромедиаторы попадают в сверхтонкую щель между нервными клетками (синаптическую щель) и присоединяются к рецепторам другой нервной клетки, подобно тому, как ключ входит в замок. Если таковых ключей вошло достаточно, это запускает новую электромагнитную волну уже в нейроне-получателе и сигнал бежит дальше. Практически все процессы в организме контролируются этими крошечными электрическими импульсами от заряженных частиц, и двигаются они со скоростью от 1 до 120 метров в секунду. Каждая мысль, зрительное ощущение, боль, рост волос, как и всё остальное есть продукты такого общения между нервными клетками. Мозг постоянно разговаривает сам с собой, а каждое произнесённое внутри него «слово» порождает крошечную электромагнитную волну. Это означает, что если мы подведём к голове электроды, то сможем эту беседу услышать. Или скорее это он сможет услышать себя как бы со стороны, но не будем лезть в этот лабиринт отражений. Как бы то ни было, именно так и поступил в 1924 г. ранее упоминавшийся нами Ганс Бергер, изобретатель метода электроэнцефалографии. В ходе своих экспериментов Ганс Бергер обнаружил, что общение нейронов проходит в разных режимах, и их речь бывает то тише, то громче, то медленнее, то быстрее. Иными словами, регистрируемая ЭЭГ активность мозга содержит в себе электромагнитные волны разной амплитуды и длины. В зависимости от характера и интенсивности нашей деятельности, электромагнитные волны той или другой частоты начинают доминировать, потому исследуя их, мы можем многое сказать о происходящем внутри. Дельта-ритм (δ) (0.5-4 Hz). Когда мы находимся в состоянии глубокого сна, наш мозг отдыхает и работает крайне вяло. Это значит, что в нём преобладают самые медленные волны – дельта-волны, которые повторяются c циклом от 0,5 до 4 раз в секунду, то есть имеют частоту 0,5-4 герц. Их частота при этом никогда не опускается до нуля, поскольку полностью утихший «разговор» нервных клеток означал бы, что мозг мёртв. Тета-ритм (θ) (4-8 Hz). В фазе менее глубокого сна или же в ситуациях, где наш ум свободно и бестревожно блуждает в своих фантазиях, грезя наяву, выраженный характер приобретают волны с чуть большей частотой – от 4 до 8 герц, тета-волны. Если мы устали, испытываем сонливость и начинаем засыпать или же едем на машине по дороге, как будто отключившись от реальности, можно сказать, что наш мозг пребывает в тета-режиме – в состоянии глубокого расслабления, в своего рода трансе. Альфа-ритм (α) (8-12 Hz). На частоте от 8 до 12 герц находятся альфа-волны, которые ассоциируются с неглубоким расслаблением или же неспешным, спокойным обдумыванием. Закончив какую-то задачу и отправившись на прогулку по улице или же просто присев на диван, чтобы подумать о разных делах, мы находимся в альфа-режиме. Это состояние пассивного внимания и бездеятельности или же чрезвычайно вялой активности. Бета-ритм (β) (12-35 Hz). Далее, при колебаниях свыше 12 герц и вплоть до 35-40 по разным классификациям возникают бета-волны. Они говорят нам об интенсивной активности мозга, причём как целенаправленной, так и бессознательной, к примеру, при сильном волнении. Бета-режим, в частности наблюдается в разговоре, когда мы с вниманием относимся к его процессу, и при решении стоящих перед нами задач. Во время напряженного спора, публичного выступления, при любой усиленной деятельности мозг работает уже в самой верхней части бета-диапазона. Гамма-ритм (γ) (35-140+ Hz). Наконец, с 35-40 герц начинаются самые быстрые гамма-волны, пожалуй, наиболее загадочные и наиболее нас здесь интересующие, поскольку именно ради них и было сделано это небольшое введение. Первая их уникальная особенность состоит в том, что в заметных количествах они рождаются в мозге совсем нечасто и лишь на долю секунды, обычно всего на 200-300 миллисекунд. Это происходит, когда различные зоны мозга активируются быстро и синхронно для формирования наиболее обширных восприятий, для собирания в единое целое элементов нового понимания, нового видения. Это моменты прозрений, инсайтов, догадок: множество кусочков пазла одновременно встают на свои места, узлы распутываются – и мы видим общую картину. Когда вы внезапно вспомнили забытое слово или нашли решение задачки, и вас озарило – это будет крошечный гамма-всплеск. Гамма-волны сопровождают вспышки ясности, они как молнии озаряют сознание, открывают что-то взору и так же быстро исчезают с небосвода. До самого недавнего времени ни одна лаборатория мира за восемьдесят лет исследований не наблюдала гамма-волн в мозге здорового человека, которые длились бы дольше крошечных промежутков времени. Как оказалось, дело было в том, что их испытуемыми никогда не были настоящие мастера медитации, своего рода олимпийские чемпионы в этом деле со средним количеством в 34.000 часов практики за плечами (а это чуть больше 1400 суток чистого времени). В 2004 году нейробиологи Антуан Лутц и Ричард Дэвидсон в ходе своих экспериментов с выдающимися практиками, прежде всего продвинутыми тибетскими монахами, сделали потрясающее открытие. Во-первых, как они выяснили, постоянная повышенная гамма-активность наблюдалась, когда монахи медитировали, и это было интересно, но в общем-то ожидаемо. В конечном счёте, это изменённое состояние сознания, которого они учились достигать всю жизнь. Было бы странно, если бы оно не выглядело из ряда вон выходящим и на ЭЭГ. Но вот то, что поразило Лутца, Дэвидсона и всю их команду, то ,что они так долго искали, было открыто случайно, как то часто и происходит в науке. Они взглянули на графики ЭЭГ самых опытных и уважаемых из тех буддистов, кого они исследовали, где была зарегистрирована базовая активность их мозга вне медитации, в ходе повседневной жизни. Учёные обнаружили постоянный фон из гамма-волн, и длились эти волны не доли секунды, а непрерывно на протяжении всего времени проведения замеров. Более того, амплитуда этих волн была в среднем в 25 раз больше, чем у обычных людей из контрольной группы. Здесь следует сказать, что даже различие в два раза было бы без преувеличений гигантским и свидетельствовало бы об огромной разнице в психической деятельности между монахами и обычными людьми. Для различия же в 25 раз по амплитуде гамма-ритмов, тем более постоянных, подобрать слова вообще крайне проблематично. Довершая эту и без того удивительную картину, выяснилось, что сильный фон из быстрых гамма-волн продолжает существовать у монахов во время сна, причём даже глубокой его фазы, где мозговая активность должна быть минимальна. Мы не можем однозначно сделать заключение, что обнаруженные у мастеров медитации мощные гамма-ритмы есть главное нейробиологическое выражение того ясного, свободного, просторного и радостного присутствия, в котором они, по их собственным словам, находятся. Тем не менее многое указывает в этом направлении, особенно если вспомнить, какие состояния сопровождаются гамма-всплесками у обычного человека – моменты озарения, прояснения, синхронной гармонизации разнородного. Традиционное понимание просветления вполне вписывается в эту картину. Оно представляет собой специфический режим работы психики, когда она пребывает в яркой и свободной ясности и избавлена от огней невежества, влечения и отвращения – и не на мгновение, а по умолчанию и всерьёз. Потому, вероятно, гамма-волны у этих людей отличаются постоянством и такой большой амплитудой. Проведённый научный экскурс также подкрепляет понимание, что просветление и нирвана не представляют собой бинарные явления, в том смысле, что они либо есть, либо их нет. Это явления градуальные, сложный и обширный спектр, обладающий множеством вариантов интенсивности. Разумеется, многие школы буддизма, в первую очередь дзэн, настаивали на обратном и рассказывали о мгновенном просветлении. Даже легенда о Будде представляет его пробуждение единомоментным актом и будто бы лишает это состояние внутреннего развития. Тем не менее нельзя забывать, что это легенда, и точно так же, как Сиддхартха не сражался с демонами Мары, он не пробуждался в одночасье, раз и навсегда. Всё, что мы знаем как о мозге, так и о реальной медитативной практике, говорит о просветлении как о непрерывном пути и развитии без всякого обозримого конца, и именно так мы будем толковать его далее. Хорошим примером послужит наиболее известный испытуемый в эксперименте Лутца и Дэвидсона – Йонге Мингьюр Ринпоче, один из самых молодых тибетских мастеров медитации в истории и настоятель монастыря Тергар. На момент исследования ему ещё не было и тридцати лет, однако он уже обладал порядка 50.000 часов практики. Его ЭЭГ показывало мощнейшую гамма-активность и в медитации, и в ходе обычной жизни, и во сне. Уже тогда и даже в более молодые годы Йонге был высоко уважаемым потомственным ламой и тулку, добившимся многого на духовном пути. Может показаться, что вот оно – фактически просветление и двигаться дальше не нужно. Ведь он вне всяких сомнений достиг совершенно иного качества проживания опыта, чистоты и простора сознания в сравнении с обыденным. Однако Йонге, в отличие от многих заблуждающихся, никогда не думал, что какое бы то ни было благое состояние ума обретается раз и навсегда, а дальнейшее развитие делается тем самым излишним и невозможным. В возрасте 36 лет он, сознавая ограниченность собственных внутренних достижений, решил подвергнуть себя суровому испытанию. Он тайком сбежал из собственного монастыря и из собственного комфортного счастья и отправился в многолетний и одинокий странствующий ретрит, чтобы столкнуться с трудностями, которых никогда ранее не знал, и выйти на следующий уровень. Ему это вполне удалось, хотя и потребовало оказаться на грани между жизнью и смертью, и в своё время мы ещё вернемся к его истории. Сейчас же необходимо понять, что нельзя, говоря совсем строго, быть просветлённым или же непросветлённым, разве что в виде упрощающей дело фигуры речи. Это режимы работы сознания, которые есть всегда и всегда же обладают той или иной силой проявления. Человеческие реакции и чувства, все наши психические состояния существуют не только в фазах включён – выключен. Они имеют неотъемлемый от них показатель интенсивности, как и многие иные характеристики. Аналогичным образом, гамма-ритмы в мозге не просто либо есть, либо их нет; они измеряются конкретной частотой, конкретной амплитудой, конкретной продолжительностью. Бинарны только огрубляющие реальность представления внутри людских голов, реальность же действительного опыта не окрашена в два цвета и не разнесена по двум полюсам. Мы меняем сознание постепенно, и, хотя резкие качественные скачки возможны, это редчайшие аномалии, а никак не нормальная динамика развития. Просветление, следовательно, есть не заветная цель, которая грядет когда-то в будущем, тем более в неких волшебных будущих перерождениях и наступает резко, как по нажатию кнопки. Это путь без конца и без края, на котором каждый из нас находится прямо здесь и сейчас. Пусть мы и привыкли резервировать этот возвышенный термин для людей, продвинувшихся по нему крайне далеко, нельзя забывать, что это лишь удобное упрощение существа дела. Оно полезно в одних случаях, но вредно в других и потому необходимо уметь видеть сквозь него. Концентрация, скорость реакции и устойчивость внимания с каждым годом исследования всё убедительнее показывают, сколь глубокие трансформации возможны в работе мозга под воздействием медитации. Мы приближаемся к тому, чтобы достигаемые таким образом уникальные режимы работы сознания стали не только субъективным явлением, не проверяемым со стороны, но и научным фактом. Гамма-ритмы есть существенная часть их нейробиологической базы, наиболее масштабная и вместе с тем загадочная с точки зрения интерпретации сокрытого в них смысла. Однако имеется и множество иных объективно измеряемых перемен, которые мы наблюдаем в себе в ходе практики. В первую очередь, медитация делает нас намного внимательнее, что вполне ожидаемо, так как в ней мы всегда находимся в состоянии длительного сосредоточения и с течением времени учимся делать это всё лучше и лучше. Развитие же навыков внимательности имеет настолько далеко идущие преимущества для разных сфер жизни, что даже если бы медитация не учила человека ничему другому, она в силу одного лишь этого представляла бы собой незаменимый инструмент. Внимание есть ценнейший ресурс, который лежит в основе обучения, роста, творчества и освобождения. Сегодня уже существует огромный массив научных работ, подтверждающих высокую эффективность медитации для развития концентрации. По большей части эти исследования были направлены на изучение двух относительно простых, но при этом базовых техник, приобретших популярность на Западе в 1950-ые годы. Во-первых, речь идёт о практике сосредоточения внимания на одном объекте или канале восприятия. Это позволяет достичь спокойной радости и повышенной концентрации за счёт счищения самых грубых реакций и фабрикаций обезьяньего ума. В индийской и тибетской традиции она часто называется предметная самадхи, в зарубежной научной литературе – focused attention meditation, а мы далее будем предпочитать термин осознанная концентрация. Во-вторых, сравнительно хорошо учёными изучена практика нереагирующего, нецепляющегося и отстранённого наблюдения за опытом сознания без привязанности к какому-то одному объекту или каналу ощущений. В зарубежной научной литературе её именуют open monitoring meditation, а в индийской и тибетской традиции она может носить термин непредметная самадхи, медитация открытого присутствия и некоторые другие. Несмотря на разницу в методе, эксперименты показывают, что обе техники улучшают широкий спектр навыков внимательности.
© Олег Цендровский
